Судьба элитных гражданских учебных заведений Российской империи и их выпускников за границей после 1917 года

Мы продолжаем серию статей, посвященных Русскому Зарубежью. На этот раз речь пойдет о судьбе гражданских учебных заведений и их выпускников в эмиграции.

Крушение Императорской России в феврале 1917 года, произошедшее в разгар большой европейской войны 1914-1918 годов, радикальным образом отразилась на всей государственной образовательной системе, сформированной в XIX веке в соответствии с целями и задачами быстро растущей империи. Государственный аппарат и системы внутреннего управления страной требовали определенный образовательный ценз для лиц, оканчивавших гражданские учебные заведения, и поступавших на государственную службу в ведомства и учреждения России.

Основными факторами, сформировавшими систему отбора, обучения и подготовки будущих специалистов в России XIX – начала ХХ века, стали крупные геополитические преобразования в государстве, вызванные приращением новых территорий в результате походов и войн, необходимостью реформирования чиновного аппарата, быстрого развития международных связей и научно-технических преобразований в промышленности.

Все это, в совокупности требовало высококвалифицированных кадров, подготовленных для работы в условиях реформирования внутренней государственной жизни. В неменьшей степени выпускники гражданских учебных заведений Российской империи требовались для дипломатической службы и защиты интересов России в её отношениях как со странами, имеющими с ней давние династические связи, так и с новыми государствами, возникавшими на мировом пространстве.

Многочисленные реформы второй половины XIX века повлияли на общественные взгляды в отношении женского образования, расширив пределы изучаемых дисциплин, и предоставив самые широкие возможности для изучения в женских учебных заведениях предметов естественнонаучного цикла, в том числе точных наук, химии и др.

Таким образом, опережая ряд европейских стран, Россия перешла к доступности и равноправию в образовательной сфере и обеспечила кадровый потенциал для смены будущих преподавательских составов учебных заведений, получивших фундаментальные знания в разнообразных отраслях науки.

Примечательно, что расширение реформированных учебных заведений коснулось в Российской империи не только крупных городов, таких как Петербург и Москва, но и ряда периферийных центров, из которых представляется целесообразным, выделить область Всевеликого Войска Донского – оплот русской государственности, славившегося своими консервативными традициями и взглядами, в том числе и на систему женского образования.

Временное правительство, пришедшее на смену самодержавной власти в 1917 году, практически не уделяло внимания необходимости сохранения классических учебных заведений, например Александровского лицея, где в свое время учился А.С. Пушкин и блестящая плеяда его современников, однако и не прерывало его финансирования, как это произошло уже в январе 1918 года, когда от Совета Народных Комиссаров в лицей прибыл уполномоченный по его ликвидации – столяр-краснодеревщик с фабрики Менцлера.

С октября 1917 года администрация Александровского лицея пыталась обращаться с многочисленными просьбами, оградить задние от занятия под различные советские учреждения, а учащихся от необходимости проводить занятия на частных квартирах. Последний директор лицея А.А. Повержо был вынужден обратиться с личным письмом к Комиссару Народного Просвещения А.В. Луначарскому, умоляя его подписать бумагу, гласившую, что здания «бывшего Александровского лицея» находятся под особой защитой советской власти, и никто не имеет права их реквизировать. Однако и формальное согласие на «охранную грамоту» не далось лицею даром – пришлось пожертвовать именем. Из некогда устоявшегося благородного Императорского Александровского лицея – название учебного заведения стало весьма усредненным – «гимназией имени А.С. Пушкина».

Столь важный образовательный ресурс, который являл собой Александровский лицей к февралю 1917 года, был низведен до уровня обычной гимназии. Из последних сил в дни смуты и беспорядков, императорское правительство пыталось защитить здание, воспитанников и преподавателей, направив в него для охраны наряд от лейб-гвардии Гренадерского полка, под командой двух юных прапорщиков военного времени, однако быстро развивавшиеся в столице события, изменили ситуацию с охраной лицея в корне. «Во время завтрака, когда А.А. Повержо зашел к своим «постояльцам» – наряду Гренадерского полка, одновременно с ним в комнату вбежал дневальный и что-то прошептал на ухо командиру. Офицеры…немедленно встали, надели амуницию и вывели свою часть из расположения лицейской усадьбы на Каменноостровский. Все думали, что солдаты идут выполнят свой долг, и воспитанники из окон махали платками и кричали солдатам вослед слова одобрения. Полурота завернула на Монетную, откуда вскоре послышались отдельные выстрелы. Оказалось, увы, что лицейские «постояльцы» перешли на сторону восставших».

После этого здание лицея подверглось многочисленным приходам солдат, а также толп, умело воодушевляемых одним или несколькими заводилами. «Слышались крики: «Открывайте, ворота, вот мы вам ваше черносотенное гнездо разнесем»… Казалось – неминуем разгром Лицея. Возникли опасения и за безопасность воспитанников, среди которых были почти дети – воспитанники приготовительных классов. У кого-то из начальствующих лиц возникла мысль оградить их безопасность ношением красных бантов, но эта мысль была немедленно с негодованием отвергнута воспитанниками, категорически отказавшимися надеть эту эмблему измены своим традициям…»

Кощунственная мысль закрыть лицей, – учебное заведение, увековеченное Пушкиным, воспитавшее цвет российской дипломатии и государственной службы за сто с лишним лет своего непрерывного существования – неуклонно в течение зимы 1917-1918 годов постепенно претворялась в жизнь, ставя под угрозу уже сам факт его существования в России, стране, его создавшей как уникальный научно-педагогический феномен.

Еще в бытность Временного правительства Государственная Дума проигнорировала просьбы руководства лицея о сохранности Пушкинского музея с его ценными рукописями, различными медалями и реликвиями. Случайные солдаты, приведенные для охраны музея работником Наркомпроса доктором Найменовым, не только не выполнили своей задачи, но и взломав стеной железный сейф, располагавшийся на половине директора лицея генерал-лейтенанта В.А. Шильдера, похитили юбилейные медали из золота и серебра, золотое перо, кольцо принадлежавшее Пушкину, талисман поэта и пулю, извлеченную после дуэли. «Бросились в казармы Гренадерского полка, но там о лицейском карауле не имели никакого понятия. На новообразованную милицию рассчитывать не приходилось, и вещи пропали безвозвратно…».

В начале 1918 года местными властями было сделано несколько попыток реквизировать частную библиотеку инспектора лицея «для нужд населения Петроградской Стороны», и оставшимся представителям администрации стоило больших усилий отстоять её от изъятия.

Вскоре в бывшей квартире директора Лицея и части квартиры Инспектора поместили учрежденный росчерком комиссарского пера некий Петроградский Политехникум, на деле являвшейся обыкновенной школой монтеров, а затем и последнему инспектору лицейских классов было предложено освободить остававшуюся часть квартиры.

Апрель 1918 года ознаменовался выдворением единственного остающегося класса так называемой «пушкинской гимназии», воспитанников которой приютил в своём особняке на Монетной улице Светлейший князь Горчаков, сын известнейшего канцлера империи — А.М. Горчакова. «Судьбе угодно было, чтобы последняя горсть лицеистов нашла себе кров в доме воспитанника I курса, друга Пушкина… Пушкинская гимназия перестала существовать. Оставалось еще дать возможность получить аттестаты некоторым воспитанникам старшего курса, что и было сделано без особой огласки».

Вся дальнейшая судьба лицейской собственности была решена характерным для многих учебных заведений в России образом. Библиотека лицея была изъята и отправлена в Екатеринбург для создаваемой там стараниями местных уполномоченных по народному образованию «Всеуральской библиотеки». Однако до Урала книги так и не добрались. Оставленные на одном из городских железнодорожных складов, тома, чьи страницы перелистывали первые лицеисты, не были отправлены вовремя и забыты, а после просто растасканы. Очевидцы отмечали, что весенняя сырость 1918 года привела большую часть из книг в негодность, а стоящая в складских помещениях вода изрядно подпортила их большую часть. Академия наук любезно согласилась взять к себе экспонаты Пушкинского музея, Лицеаны и ковчеги с орлами из актового зала, выделив для этого целую комнату. Переговоры с академиками вели выпускники лицея П.Е Рейнбот и М.В. Шильдер, своими действиями по сути спасшими бесценные реликвии. Вынутые из рам царские портреты еще в феврале 1917 года были спрятаны в потаенных уголках лицейского здания, где и оставались, пока не были обнаружены в 1920-е годы, и, вероятно, уничтожены. Богослужебные предметы лицейской церкви были переданы в близлежащий Троицкий Собор – старейший петербургский храм, а в опустившем помещении была устроена чайная, словно бы в просторном помещении лицея не нашлось для нее другого места.

Выпускники лицея, начиная с 1872 года и включая младший приготовительный класс 1917 года, в большинстве своём…оказались в эмиграции. Из каждого года выпуска по состоянию на 1929 год, в 27 странах Зарубежья проживало от 10 до 30 человек, составлявших лицейские объединения или персонально представляя императорский Лицей в стране проживания. Помимо традиционных стран «русского рассеяния», лицеисты проживали в Китае, где в Шанхае находился представитель Объединения Артемий Михайлович Жуковский-Волынский, бывший служащий императорского Министерства иностранных дел. В Новой Зеландии лицейское объединение с честью представлял Александр Сергеевич Тенцер, камер-юнкер, бывший представитель Канцелярии IV Государственной думы. В Уругвае, где главным связным с собратьями-выпускниками был Семен Александрович Сольский, участник Великой войны, служивший, как говорили тогда «в броневых частях». Лицейское Объединение во Франции было, пожалуй, наиболее многочисленным, и структурированным в определенных рамках. Так, в Париже располагались члены Постоянного Правления, в которое входили бывшие лицеисты Н.В. Караулов, К.К. Миллер, Н.А. Татищев и Секретарь Правления Г.А. Афросимов. Кроме них во французской столице проживали А.А. Нератов, Г.Г. Лерхе, Н.Н.Флиге, А.Ф. Гарфельд, князь Е.Ф. Гагарин, А.А. Татищев, Н.Н. Шабельский и В. М. Миклашевский. В разных городах Франции находились тогда и представители групп курсов граф В.Н. Коковцов, бывший Министр иностранных дел России, К.М. Ону, А.С.Хрипунов, Н.П. Вейнер, С.С. Воейков и А.А. Гулевич. На Юге Франции было создано не только отделение выпускников, но и учреждено Правление с председателем А.С Гижицким во главе, членами правления А.Н. Яхонтовым и Ф.П. Кичем, и непременным членом А.А. Гедехеном.

По решению членов музейно-исторической комиссии и Правление лицейского Объединения, проживающих за границей, «в виду непостоянства эмигрантского положения» архив Императорского Александровского лицея был передан по согласованию с администрацией Военного музея в Брюсселе в его хранилища. В середине 1930-х годов это учреждение стало, пожалуй, единственным такого рода учреждением в Западной Европе, принимающим на временное хранение музейные собрания русских организаций. Его услугами воспользовались не только представители лицейского Объединения, но и некоторые военно-исторические комиссии русских гвардейских полков, таких, как, например, лейб-гвардии Казачий полк в Зарубежье.

В феврале 1937 года лицейский архив был принят главным хранителем Военного музея Л. Леконтом по описи от лицейского представителя графа Владимира Коковцова, и помещен в специально оборудованную для него витрину и шкаф в Русском отделе музея. По самым общим оценкам, список архива включал в себя памятные книжки Императорского Александровского Лицея с 1852 по 1907 гг., Устав Лицея от 1848 года, Правила для воспитанников лицея 1911 г.

Кроме того, в архив вошли лицейские журналы с 1906 по 1915 гг., а также многие тома научных записок и сочинений лицеистов и о Лицее, опубликованные в XIX веке и в первой четверти ХХ века и множество отдельных предметов и печатных материалов, имеющих отношения к повседневной лицейской жизни. Бюсты российских императоров, меню торжественных обедов, посвященных лицейской годовщине 19 октября, именные приглашения к обеду в Зимний дворец и даже списки тостов за завтраком 19 октября 1911 года. Часть архива как раз и составили программы любительских спектаклей лицеистов, порядки тостов на разных памятных мероприятиях, билеты для входа на спектакли и музыкальные произведения выпускников лицея.

Особое место в переданном архиве занимали материалы, так или иначе связанные с памятью выпускника I курса – А.С. Пушкина. Среди них – описание Пушкинского Музея, составленное лицеистами С.М. Аснаш и А.Н. Яхонтовым, обзор пушкинской юбилейной литературы В. Сиповского, изданный в 1902 году, «Пушкиниана» – каталог Пушкинской библиотеки и библиографический указатель статей о жизни Пушкина, составленный в 1886 году лицеистом Межовым. Всего, по предварительным подсчетам, архив насчитывал свыше четырехсот единиц хранения. Вошли в него и фотографии, негативы и переписка лицеистов разных лет, мундиры, медали, жетоны выпускников, а также статьи и документы, касающиеся Его Высочества князя Олега Константиновича, погибшего в первый месяц Великой войны, лицеиста 69 курса, сына знаменитого поэта – Великого князя Константина Константиновича.

Так, на чужбине была перевернута последняя страница истории славного Царскосельского лицея, на протяжении столетия ставшим главным мужским гражданским учебным заведением России. Его судьбу во многом повторили основанные в Петербурге Бесутжевские курсы, фактически окончившие своё существованием в России в 1923 году, будучи переименованные в Факультет общественных наук Петроградского университета. И хотя в Петербурге к началу 1917 года, включая Бесутжевские курсы, было пять высших женских учебных заведений (Женский Медицинский Институт, Высшие женские естественнонаучные курсы М.А. Лохвицкой и Высшие женские курсы П.Ф. Лесгафта, а также Императорский Женский Педагогический Институт), именно это учебное заведение стало своего рода флагманом женского образования. В императорской России сохранялось разделение высших учебных заведений на мужские и женские, поскольку российские университеты были правительственными учреждениями. «Императорские» университеты состояли под опекой и контролем министерства народного просвещения: они выдавали дипломы, предоставлявшие право на получение назначений на правительственную службу с чинами, соответствовавшими дипломам первой или второй степени. Студенты носили установленную форму, а профессора числились на правительственной службе и пользовались большими привилегиями в отношении чинов и награждений орденами. До 1905 года профессора должны были являться на лекции в вицмундирах. По канонам вековых традиций, женщины в императорской России же на правительственную службу еще не принимались и чинов не получали, и так как количество учебных заведений для лиц женского пола было естественно ограниченным, то и состав поступающих для получения высшего образования был отборным. Таким образом, знания тех из них, кто оканчивал Бесутжевские курсы, были не ниже таковых, получаемых студентами российских университетов. И хотя, выпускницы курсов, чаще находили применение своим силам в преподавательской деятельности, нежели, чем в научной работе, в целом добрая часть курсисток составила весомый научный резерв для нужд государства, к сожалению, мало востребованный впоследствии уже в советское время.

Разумеется, уровень преподавания на курсах, обусловленный профессорско-преподавательским составом до 1917 года многократно превосходил тот, который сильно усреднялся и поредел после революции. Когда-то перед 6 000 курсистками, съезжавшимися в Петербург в это учебное заведение, выступали профессора Платонов, Кареев, Венгеров, Котляревский, Лосский, Введенский – цвет интеллектуального сообщества Российской империи. Профессор И.И. Лапшин, после 1917 года высланный на «философском пароходе» вместе с некоторыми своими коллегами, например С.Л. Франком, читал курс психологии. За границей Лапшин успешно продолжил свою научную деятельность, работая в Русском Педагогическом Институте имени Яна Амоса Коменского в Праге. За рубежи России выехали в те годы и профессора Историко-философского факультета Бестужевских курсов – Н.О. Лосский и С.Л. Франк. Из преподаваталей-историков покинули Родину Л.П. Карсавин, А.В. Карташов, М.И. Ростовцев. Из профессоров Юридического факультета В.Н. Сперанский, П.Б. Струве, барон Б.Э. Нольде и другие. Профессора Физико-математического факультета Н.И Андрусов, С.И. Метельников и С.Е. Савич также оказались за границей.

Стоит отметить, что на женских Бестужевских курсах в императорской России преподавало немало женщин, занимавших не только доцентские должности и места ассистенток и преподавательниц, но и профессоров. Более всего женщин-преподавателей было на физико-математическом факультете, однако на естественном факультете работало 28 женщин, специализирующимся по всем отраслям знаний, включая зоологию и ботанику. Ассистентка читавшего курс геологии академика Левинсона-Лессинга Е.В. Еремина, эмигрировав из России после Гражданской войны, долгие годы преподавала геологию в Сорбонне, и стала научным руководителем нескольких поколений русских геологов в Зарубежье.

Можно с уверенностью сказать, что профессорский состав Бестужевских курсов практически сплошь состоял из имен мирового масштаба, что наглядно иллюстрируется хотя бы одной личностью Владимира Соловьева, читавшего курс философии слушательницам курсов, и это играло значительную роль при выборе девушками места будущей учебы. «Общее число слушательниц на всех факультетах доходило …до 7000 человек. Из них (приблизительно) 3000 – на историческо-филологическом, 3000 на физико-математическом <факультете> и 1000 на юридическом…экзамены были строгие. Требования большие. Кроме лекций еще практические занятия. По математике – решение задач, физике и химии – лабораторные работы. По астрономии – занятия в обсерватории. Небольшая обсерватория была при…Курсах. Кроме того, ездили в Пулковскую обсерваторию».

Открытые в Петербурге 2 сентября 1872 года Высшие женские Бестужевским Курсы просуществовали в России немногим менее полувека, пока Народный Комиссариат Просвещения 13 сентября 1919 года не влил их в состав 3-го Петроградского университета, сначала на основе некоторой автономии, а через четыре года, сузив до величины факультета. Многие из слушательниц, кому удалось завершить образование в 1917-1919 годы, оказались за границей, где работа по специальности, полученной на Курсах, стала уделом лишь немногих счастливец, кто был принят преподавать в русские учебные заведения, и в частности, в Русскую Гимназию в Париже. Весьма характерен рассказ бестужевки Елены Кост-Холмогоровой о попытке получить в ней работу: » …директор Гимназии г-н Недачин мне объяснил, что желающих преподавать в ней очень много, и хотя у меня был самый настоящий университетский диплом, все же он в первую очередь даст места профессорам высших учебных заведений в России или заслуженным преподавателям средних школ. Меня он сможет взять только в Четверговую начальную школу, т.е. может дать мне всего 3 часа в неделю. Я конечно, согласилась, и была даже очень рада. По четвергам с 2-х до 5-ти я занималась русским языком с детьми, учащимися дома или во французских школах».

Судьба очень немногих выпускниц Курсов в Париже сложилась таким образом, что полученные в России знания, были применены в полном объеме, и нашли благодарную почву. В первую очередь, это касалось тех из них, кому удалось в той или иной мере стать домашними учителями русской знати, стремящейся дать своим детям, растущим и учащимся во Франции не просто хорошее знание русского языка, но и по возможности сделать это силами знаменитых бестужевок. Так морганатическая вдова Великого князя Павла Александровича княгиня Палей пригласила одну из выпускниц Курсов для занятий со своими двумя дочерьми. Дочь бывшего кадетского лидера IV Государственной Думы П.Н. Милюкова также пригласила для занятий с его внучкой Натальей русскую преподавательницу с дипломом Бестужевских курсов.

Неожиданную возможность применения своих знаний выпускницы курсов получили и во французской академии Генерального штаба, где русский язык был одним из факультативных, но востребованных после второй мировой войны предметов. Великолепное знание методик преподавание и французское языка, заложенные еще в России, давали возможность со временем русским женщинам получать профессорские кафедры даже в столь закрытом учебном заведении, каковым являлась главная военная академия Франции. А проживавшая в Чехословакии Ольга Георгиевна Кириллова-Нестерова, до своего отъезда в США в 1964 году преподавала русский язык в Министерстве путей сообщения ЧССР. Проживавшая одно время в Болгарии бестужевка Ольга Михайловна де Клапье была приглашена Византийским институтом в Софии для организации научной работы по археологии. Результатом её деятельности стала полноценная монография, снабженная богатым иллюстративным материалом, опубликованная уже в годы её жизни в Испании, где де Клапье занималась искусством и после 1953 года устроила десять авторских выставок живописи в Мадриде. Русскому читателю в Зарубежье Ольга Михайловна была известна как автор рассказов и раздела литературной критики ежемесячного парижского журнала «Возрождение» и романист, чьи произведения публиковались в газете «Русская жизнь», издающейся в Сан-Франциско. Благодаря своему диплому Бестужевских курсов, была принята на работу в Базельский университет в Швейцарии бестужевка Эльза Эдуардовна Малер. В нем она заведовала «русской кафедрой» на протяжении последующих 38 лет. За эти годы ей было составлено несколько учебников грамматики русского языка для швейцарских студентов и опубликованы литературоведческие работы по истории русской литературы – от Ломоносова до Ахматовой. Отдельно в ряду созданных ей работ, стоит монография о художнике М.В. Нестерове под названием «Художник верующей России». В 1931 году в Швейцарии вышла её обзорная книга «История русского искусства».

В эмигрантской своей жизни многие бестужевки занимались и литературной деятельностью, особенно в области филологии и истории. Публиковались они в различных газетах и журналах, выходивших, в том числе, на французском и английском языке. Особенно хорошо изучавшие иностранные языки на Бестужевских курсах, такие как Татьяна Серговская и Наталья Дедингтон становились буквально столпами научного перевода, занимаясь переводом современной научной литературы Франции, США и Великобритании на русский.

Ряд бывших бестужевок даже приводили в порядок научные архивы крупных научных библиотек ряда стран – в государственном университете Белграда, в Нью-Йорке (в Колумбийском университете) и в Калифорнии (в Стэндфордском университете).

Справедливости ради надо cказать, что бывшие бестужевки – выпускницы историко-филологического факультета выдвинулись на научной работе и в СССР. Евгения Самсоновна Истрина – член-корреспондент Академии Наук, специалист по лексикографии, получившая в 1970 году посмертно Ленинскую премию. А также и Э.А. Якубинская – доктор филологических наук, работавшая во время войны старшим научным сотрудником угро-финского кабинета в Институте языка и мышления им. Н.Я. Марра Академии Наук СССР, и защитившая диссертацию по теме «Личные и указательные местоимения в прибалтийско-финских языках». М.П. Якубович и Н.П. Попова – две других выпускницы-бестужевки. 2-го мая 1968 года в актовом зале главного здания Ленинградском государсвтенонм университете было даже проведено торжественное собрание, приуроченное к юбилею Бестужевских курсов, и разосланы приглашения выпускницам, в том числе и проживавшим на тот момент в Париже.

Однако если Бестужевские Курсы и Императорский Александровский Лицей, будучи закрыты в советской России, окончили своё существование в качестве высших учебных заведений навсегда, то Мариинский Донской институт, основанный по инициативе императрицы Марии Федоровны, жены Павла I, много уделявшей времени образованию женщин в России, продолжил свою деятельность в Зарубежье.

Мариинский Донской институт, открытый в Новочеркасске был рассчитан на 360 воспитанниц, две трети которых жило при Институте, а одна треть приходила на занятия. Институт в Новочеркасске занимал целый квартал, а за его зданием был большой парк, принадлежавший этому учебному заведению, а еще домовая церковь, гимнастический и танцевальный зал, где по праздникам проводились балы, а в выходные дни принимались родители проживавших воспитанниц. В Институте было 8 классов, включая приготовительный класс. Академическая сторона была организована сравнительно неплохо, все преподаватели были с университетским образованием, а воспитанницы, окончившие курс с золотой медалью имели право на Высочайшую аудиенцию у императрицы. В программу курса, входили, как правило, два иностранных языка, и обязательные музыкальные классы. Тем из воспитанниц, кто способности проявлял к музыке, давалась возможность продолжать обучение в специальных музыкальных учебных заведениях России.

23 декабря 1919 года вместе с частями отступавших Вооруженных Сил Юга России Институт во главе с начальницей Верой Федоровной Вигорст, инспектором классов Михаилом Федоровичем Павловским, классными дамами Натальей Викторовной Шефферлинг и Еленой Леонтьевной Кандауровой, учителем рисования Николаем Ивановичем Александровым и двумя служащими-экономами был эвакуирован из Новочеркасска в Екатеринодар. В кубанской столице к воспитанницам Донского Мариинского Института присоединились еще 6 девочек, обучавшихся в Кубанском Институте и 6 девочек-беженок, взятых в состав учащихся в виду того, что им просто некуда было идти. Из Екатеринодара по прошествии двух недель, все преподаватели и полсотни воспитанниц были перевезены в Новороссийский порт для погрузки на отбывающие суда. На пароходе «Афон» Институт выехал в болгарский порт Варну, а затем, через Софию, был отправлен в Королевство Югославию.

По приезде в Югославию, Институт получил Высочайшее разрешение короля Александра Карагеоргиевича обосноваться в небольшом городке Баната под Белой Церковью. Вера Федоровна Вигорст оставалась начальницей Института вплоть до 1921 года, когда председатель учебного совета Державной Комиссии М.В. Челноков попросил вдову генерала Духонина, убитого солдатами в Ставке Главнокомандующего в 1917 году, Наталью Владимировну Духонину стать во главе этого русского учебного заведения.

Мариинский Донской Институт занимал в Белой Церкви большое красивое здание в центре городка, в котором находились помещения дортуаров воспитанниц и удобный актовый зал, в котором по утрам и вечерам весь институт выстраивался на молитву. В том же зале по расписанию проходили уроки гимнастики и танцев, балы и институтские праздники, читались лекции приглашенными знаменитостями и проводились благотворительные и самодеятельные концерты русских, вынужденно проживавших в изгнании. Здесь же нередко можно было услышать исполнение духовной и светской музыки хором воспитанниц, под руководством бессменного регента Е.В. Говоровой. Отдельное место в зале, на возвышении занимал алтарь, в обычное время закрытый деревянной перегородкой. По праздникам перегородка разбиралась, превращая зал в домовую церковь, вмещавшую не только всех воспитанниц, но и персонал Института. В алтаре обычно прислуживали самые младшие девочки из первого класса: одна выносила свечу, другая подавала кадило. Службы в церкви проводили регулярно каждую субботу и воскресенье, и присутствие всех воспитанниц на них было обязательным. Рождественские и пасхальные каникулы длились две недели.

Большим событием стало посещение Института в 1925 году генералом бароном П.Н.Врангелем и Её Высочества княжной Татьяной Константиновной, в замужестве княгини Багратион-Мухранской со своей дочерью Натальей, которая была определена на учебу. Знаковые фигуры времени почтили своими визитом одно из немногих учебных заведений, продолжающее и в изгнании готовить кадры будущих специалистов для России. Убеждение, что вся образовательная работа в Институте сможет действительно пригодиться будущей России, существовало не только среди эмиграции, но и было общей уверенностью руководителей ряда европейских стран, исторически симпатизировавших России. Так в 1930 года Её Величество королева Югославии Мария приняла Институт под своё высочайшее покровительство, пригласив несколько раз начальницу и небольшую группу воспитанниц Института во дворец на беседы.

Учебная программа в Югославии была одинакова для всех учебных заведений. Нужно было окончить восемь классов и получить аттестата зрелости «Велику матуру», дававшего право выпускнику на поступление в высшие учебные заведения. Вместе с тем, в Донском Мариинском Институте существовала и другая, неформальная программа. Говоря про неё, современники отмечали: «…приобщение воспитанниц к русской культуре. Обращалось особое внимание на изучение русской истории…и русской литературы… В Институт приезжали писатели и поэты: Б. Зайцев, Е. Чириков, И. Северянин, Е. Журавская, проф. Кизеваттер и др. Издавался своими силами журнал «Голубой Цветок» в котором печатались стихи воспитанниц и выдающиеся сочинения. Очень поощрялось искусство…устраивались…литературные вечера, посвященные писателям «Вечер памяти Достоевского», «Вечер памяти Некрасова», «Пушкинский вечер»…Выдающимся событием…был приезд труппы М.Х.Т. (Московского Художественного Театра)…Давали «Вишневый сад». Увидеть блестящий спектакль в исполнении артистов знаменитого М.Х.Т…. было большой радостью и надолго осталось самым сильным впечатлением тех лет».

Однако и гостеприимству иностранного государства порой приходит конец. Не вдаваясь во внутриполитические причины перемен в отношении русских эмигрантов, можно отметить, что уже в 1931 году была закрыта Кикиндская гимназия, а примерно год спустя и так называемый Харьковский Институт. Воспитанниц и персонал этих учебных заведений принял Мариинский Донской Институт, подобный Ноеву ковчегу, собиравшему на свой борт спасавшихся от масштабного бедствия. В 1940 году настала очередь и самого Института, когда по требованию военных властей он был переведен в худшие помещения, располагавшиеся возле Белградского вокзала. Очевидцы вспоминали: «Казалось немыслимым покинуть обжитое годами здание, где классы носили названия русских городов, нарисованных на стенах (Москва, Киев, и др.), а столовая вся была расписана эпизодами из русских сказок. Новое помещение состояло из здания против вокзального парка и также здания на углу Караджорджевой улицы, где были устроены комнаты для старших классов и маленькая учительская. В главном здании были размещены дортуары и классы младших, во дворе во флигеле была столовая. Самая большая классная комната служила залом. В ней же помещалась и церковь».

Не смотря на то, что теперь учеба была лишена многих прежних удобств, занятия продолжались в соответствии с учебным планом. Так продолжалось до марта 1941 года, когда югославским Министерством просвещения было издано распоряжение о закрытии всех школ в стране, а 31 марта в Институт доставили телеграмму, предлагавшую его немедленное закрытие и роспуск воспитанниц, живших в нем, по домам. Все лето и осень среди всеобщей неразберихи, охватившей страну в связи с вторжением германских войск и оккупации Югославии, оставалась надежда, что занятия в Институте буду продолжены, и преподаватели даже начали занятия с небольшой группой воспитанниц 8 класса в 19 человек, и приняли у них выпускные экзамены в июне 1941 года. После этого всякая работа в этом русском учебном заведении замерла, а с началом войны Германии с Советским Союзом, оккупационные власти посчитали для себя обязательным закрытие русского образовательного центра навсегда.

За 21 год его существования, Институт окончило свыше 1000 девушек, получивших аттестаты зрелости, продолживших образование в Европе, и ставших юристами, архитекторами, врачами и получивших профессорские звания в Югославии и за её приделами. Необходимо отметить, что за эти годы наряду с русскими воспитанницами, в Институт принимались и сербские девочки, воспринявшие русскую культуру и язык на всю оставшуюся жизнь. В 1957 году в Нью-Йорке было создано Объединение бывших воспитанниц Мариинского Донского Института за рубежом с целью оказания помощи нуждающимся подругам и персоналу. В первые годы своей работы Объединение устраивало ежегодный бал и чаепития, собирательно названные «Чашкой чая», однако уже к 1970-м годам прошлого века, за