Творцы ужаса

Смердяковщина как творческий метод в литературе.

«Многознание не научает уму» – стародавняя истина, которая звучит свежо и отрезвляюще в гонке за интеллектуальной всеядностью и информационной пресыщенностью. Мы знаем уже слишком много, чтобы можно было назвать это действительным знанием, побуждающим к благим поступкам.

Как добраться до ясных и отчетливых истин, выбравшись из лабиринта взаимоисключающих утверждений, концепций, «философий»? Довольно просто. Для этого нужно превратить «осведомленность» о бесконечном множестве вещей в подлинное знание о том немногом, без чего невозможно жить. Это знание всегда давала русская художественная литература. Описание жизни, постигнутой сквозь призму абсолютного различения добра и зла – этого всегда ждали от писателей.

Классическая литература потому так и называется, что она – классика мышления, в ней нравственный опыт народа. Но то, что с ней нужно обращаться бережно, ясно, но, увы, не всем.

Наши классики были щедры на крылатые выражения. Но не могли предвидеть, что потомки извратят их суть и попользуются ими «себе на славу». «Красота спасет мир»; одна лишь эта фраза была испоганена до последней степени: где только она не звучала. Откуда такая страсть к опошлению?

«…Господа, князь утверждает, что мир спасет красота! А я утверждаю, что у него оттого такие игривые мысли, что он теперь влюблён». Нет сомнений, что многие из делателей «вещественной культуры» не только не читали, но и в руках не держали роман Достоевского «Идиот», а то можно подумать, что все они доверились юноше Ипполиту, увидевшему в словах князя Мышкина одну лишь «игривость».

Но внимательно ли читали этого автора почтенные литераторы, или они также заметили в этом афоризме одну лишь «игривость», предлагая (в шутку или всерьез?) «спасать мир» стихами Витухновской, напоминающими наркотический бред; романами Мамлеева «Блуждающее время», который характеризуют не иначе, как «манифест разумного убийства», и Сорокина «Лед»; сие «творение» необходимо «читать» с закрытыми глазами, чтобы не заметить матерных слов, изреченных ради некой метафизики, напоминающей примитивные американские саги о спасении человечества.

А есть ещё одно предостережение Достоевского «творцам красоты», вложенное в уста Дмитрия Карамазова: «Красота – это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя, потому что Бог задал одни загадки… Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей».

Можно, конечно, с бесстрашной брезгливостью отвергать любые этические доводы. Например, космополиту Набокову решительно не было никакого дела до общественных истин и чьих-либо чаяний. Он призывал литературную критику отложить «вовсе свои социологические, религиозные, философские и прочие пособия, лишь помогающие бездарности уважать самое себя». Позиция абсолютной свободы творца? Но есть аксиома теории литературы – эстетическое и этическое в художестве неразделимы…

Слово в России всегда было слишком сильным фактором, оно воспринималось слишком всерьез, исконно существовал культ простоты, подлинности, честности слова. Людей учили: художественное творчество – зеркало действительности, писатель – чуткий отражатель, но никак не демиург будущего. Но теперь-то мы знаем, что настоящая литература не занимается зеркальным отражением действительности, а если и отражает, то никак уж не «объективную реальность», но сознание писателя. Поэтому так бесконечно велика ответственность всякого, кто взял перо в руки.

Достоевский говорил о гибели мира. Отчего же гибнет мир и от чего его надо спасать? Гибель мира начинается с гибели культуры. А по Льву Толстому, «мир заваливается» в голове человека.

Истоком катастрофического мироощущения является утрата веры в Бога и, как следствие, утрата веры во всё, кроме смерти. Человек, с подобным мироощущением должен осознавать и чувствовать себя абсолютно потерянным, лишенным природно-социальных связей, традиций. Ницшеанское «Бог умер» в устах такого человека приобретает абсолютный смысл.

Феномен всеобщего страха – угрожающее явление современной культуры. В нём укоренилась целая отрасль «массового производства», специализирующегося на извлечении «эстетического» и денежного эффекта из демонстрации ужасного и чудовищного. Но поставщики бульварного чтива или зрелища – лишь надводная часть айсберга страха. Вполне респектабельные их собратья по перу ещё более вдохновенно наводят метафизический ужас на читательскую публику, отводя упрёки в свой адрес легким кивком в сторону улицы: мол, там и творится настоящий кошмар, там и происходят жуткие убийства, терроризм…

Стоит ли удивляться, что в этой атмосфере даже нормальные люди начинают вести себя как сумасшедшие. Логика проста: не требуйте от нас, чтобы мы закрыли глаза на эту чудовищную реальность, заставляющую человека метаться, подобно зверю. Аргументация, способная смутить того, кто не искушен в психологических тонкостях. А если ей придать «левацкий уклон», то она становится ещё и авторитетной, — как последовательное «антибуржуазное протестное мышление». Щедрой рукой творцы ужаса бросают в новорусскую буржуазную толпу «всю правду» об их тайных страхах: «Вы, погрязшие в своем «капиталистическом бытии», трепещите – «Нечаев вернулся. И скоро наступит время разумных убийств в нашей действительности».

Апелляция описателей «чернухи» к «самой жизни», исполненной кошмаров и ужасов, весьма тенденциозна. Из множества человеческих поступков и действий всегда можно для «художественного воплощения» выбрать самые дикие, создать свой мир с гипертрофированными сторонами человеческого бытия, а для пущей идейности придать им мистический оттенок. Примитивное бульварное «искусство» с его «ужастиками» – лишь забавная пародия на такое «художество».

Увы, господа писатели. Круг замкнулся. Можно упорно доказывать самому себе и читающей публике, что стремление уравнять в правах добро и зло, представить смерть единственным абсолютом, а беспредельный страх истинно человеческим отношением к жизни – лишь игра ума и чистый вымысел. Примитивное самооправдание.

В утешение можно напомнить, как Ивану Карамазову трудно было постичь, что в тайниках его гордой мысли, бросавшей вызов самому Богу, вызревала смертоносная зараза пошлой и низменной смердяковщины. Достоевский предложил единственно возможный способ самопреодоления преступной мысли – публичное покаяние. И другой душеполезный совет Достоевского невменяемым писателям: «Вы потеряли различие зла и добра, потому что перестали свой народ узнавать… Слушайте, добудьте Бога трудом; вся суть в этом, или исчезнете, как подлая плесень…»

Наталья Данилова